Вернуться в оглавление

“Домогательство —  не насилие”. “А почему в морду не дала?”. “Не надо было свой голый пупок на показ выставлять”. 

Большинство мнений по поводу домогательств сводятся к тому, что “рука на коленке” или “запугивания и назойливые приставания” не являются харассментом, потому что “не содержат насилия”. 

На первый взгляд кажется удивительным, что сами женщины нередко осуждают других женщин, а домогательства не считают проблемой. Однако феномен внутренней мизогинии (женоненавистничества) был подробно изучен психологами. Чаще всего мизогиния проявляется как защитный психологический механизм женщин, выросших в патриархальной среде. Некоторые из женщин усваивают установку, что с теми, кого домогались, что-то не так, они сами виноваты в произошедшем, а они же при этом не такие, поэтому с ними подобного не случится. Под обсуждением дела Харви Вайнштейна на форумах Леди.mail.ru и Woman.ru большинство комментаторов обвиняет голливудских актрис, рассказавших о домогательствах со стороны могущественного продюсера, в хайпе, самопиаре и в том, что они сами предлагали ему секс в обмен на роли в кино. 

Один из самых популярных вопросов критиков движения #metoo: “Почему они молчали столько лет и вдруг заговорили?”.

По статистике, которую собрали сотрудники Центра помощи пережившим сексуальное насилие “Сёстры”, всего 5-12 % переживших изнасилование обращаются в полицию.  И только 3 % дел доходят до суда. О попытках изнасилования и домогательствах сообщают еще реже. 

Молчание переживших красноречиво объясняет опрос ВЦИОМ за 2016 год. Согласно исследованию почти половина (44 %) опрошенных россиян считает, что в насилии чаще всего виновата сама жертва. 

Пережившие сексуальное насилие стыдятся говорить об этом кому-либо (и даже близким) из-за страха осуждения.

В культурах многих патриархальных стран в насилии принято обвинять жертву. Профессор Хельсинского университета Марианна Муравьева, исследовавшая эту проблему, считает, что пресловутое «сама виновата» появилось вместе с возникновением состязательного процесса в судах.

«Если мы посмотрим на судебные дела по сексуальному насилию до формирования состязательного процесса, например Московской Руси начала XVIII века, мы увидим, что судьи верили женщинам на слово, — говорит она. — Женщина сказала, что ее изнасиловали, — начиналась судебная процедура, розыск. Обычным наказанием насильника было сто ударов кнутом — это приводило к инвалидности на всю оставшуюся жизнь. А в Англии за изнасилование полагалась смертная казнь, но у них было 40% оправдательных приговоров. Задача какая была? Жить же хочется — и сорока процентам жизнь сохраняли. Поэтому первое, на что обращали внимание в суде, — это на репутацию заявившей. Вот так возникает «сама виновата». А когда процесс стал состязательным и появились адвокаты, их задачей было, прежде всего, не добиться справедливого решения, а защитить своих подопечных любыми методами. И делалось это с помощью переноса вины на жертву. При перекрестном допросе у адвоката обвиняемого была задача дискредитировать репутацию женщины и доказать, что это было не насилие, а секс по согласию».  

Однако сейчас ситуация постепенно начинает меняться — благодаря общественному вниманию к проблеме насилия и харассмента, благодаря таким движениям, как #metoo и #ЯНеБоюсьСказать. Все больше переживших готовы об этом рассказать. И все больше людей осознают необходимость уважения границ друг друга и проговаривания того, что дозволено, а что нет.

По мнению социального антрополога Марии Пироговской, доцента факультета антропологии Европейского университета, движение #metoo и формирующаяся культура не замалчивать произошедшее насилие меняет консенсус отношений. Происходящие на наших глазах перемены в отношении к проблеме харассмента Пироговская сравнивает с санитарно-гигиеническим поворотом  в России во второй половине XIX века:  «Это был яркий пример изменения консенсуса. Его инициировали врачи, которые говорили: «Мы живем с вами в грязи, и если мы хотим уменьшить смертность, если мы хотим, чтобы у нас было меньше сифилиса и холеры, чтобы наши младенцы не умирали в деревнях, нам надо менять привычки: мыть руки и кипятить молоко». Чтобы привлечь на свою сторону большое количество людей, активисты публиковали ужасающие репортажи, написанные очень окрашенным языком: «Посмотрите, как чудовищно мы живем, какое разложение и упадок! Если мы немедленно не станем на путь прогресса и цивилизации, то будем, как свиньи, барахтаться в грязи и навозе». Эта риторика очень эффективно мобилизует людей. Возникали новые группы, которые были к ней чувствительны и начинали натурально мыть руки, бояться извозчиков, смотреть с подозрением на горничных, нет ли у них сифилиса, например, и т. д.». 

Подобные примеры эмоциональной мобилизации можно обнаружить при каждом изменении общественного консенсуса. Точно так же, как в XIX веке в России менялся консенсус по поводу гигиены тела, сейчас меняется консенсус по поводу гигиены отношений и того, где лежит граница между домогательствами и флиртом.